!!! Борис Коршунов: «Каждый шаг может стать последним»

Часто говорят, что самые счастливые люди — те, кто умеет находить время и на работу, и на хобби. С этой точки зрения известный альпинист, зеленоградец Борис Степанович Коршунов — абсолютно счастливый человек. Уже больше 50-ти лет он совершает восхождения на самые высокие горы мира.

В активе Мастера спорта Бориса Степановича Коршунова 68 покоренных вершин выше 7000 метров и огромное количество наград. Семикратный «Снежный барс» (это звание присваивается альпинистам, покорившим не менее 5 семитысячников на Тянь-Шане и Памире), многократный чемпион Советского Союза, участник лыжных забегов на марафонские дистанции. Этого человека можно назвать Легендой российского альпинизма. Не бросает Борис Степанович свое увлечение и теперь: только недавно он вернулся из очередной поездки в Гималаи, где поднялся на шестую по высоте вершину мира Чо-Ойю (8201 м). Однако Борис Коршунов преуспел не только в альпинизме, он внес и большой вклад в развитие и производство ракет «земля-воздух», а также оптоэлектронного оборудования космических летательных аппаратов. Почти 40 лет Борис Коршунов проходил испытания в институте медико-биологических проблем им. Газенко, исследуя возможности собственного организма. На встречу с корреспондентами GNN Борис Степанович принес фотоматериалы, отснятые им во время восхождений. Глядя на необычные для равнинного жителя пейзажи, вслед за классиком повторяешь: «Лучше гор могут быть только горы…».

— Борис Степанович, как Вы пришли в альпинизм?
— В 1954 году я поступил в МАИ и на первом курсе попал в секцию, которая в то время образовалась. До этого я занимался легкой атлетикой, лыжами и поначалу пытался совмещать занятия. Но, в конце концов, времени на все стало не хватать, и остался только альпинизм. Хотя до сих пор я бегаю и на лыжах, и ногами, в свои 72 езжу за границу и принимаю участие в соревнованиях, в том числе в забегах на 60-70 километров.

— Кажется, у Вас был очень хороший результат на подобных соревнованиях в Финляндии?
— Да, я был 213-м. Это хороший результат, ведь не все доходят даже до конца дистанции в 63 км, примерное количество участников — 14-15 тысяч человек. Я выступал на этих соревнованиях уже 4 раза, мне нравится сама их организация. Трасса всегда подготовлена прекрасно: 63 километра проезжаешь на одном дыхании, это просто счастье!

— Лыжами Вы занимались с детства?
— Да. После войны осталось очень много детей-сирот, и чтобы их воспитать, занять делом, правительство приняло постановление о создании различных секций. В одну из них попал и я, тогда я жил в районе Сокола.

— Когда Вы переехали в Зеленоград?
— После окончания института я женился, дети появились, надо было где-то жить. И я случайно узнал, что есть такой город — Зеленоград, в котором требуется рабочая сила, молодые инженеры. Я съездил в Зеленоград, там мне сказали: «Приходи работать, через неделю получишь квартиру». Все так и вышло. Я начал работать на известном ныне «Компоненте», правда, тогда он еще был в зачаточном состоянии, на уровне всяких НИИ и базовых производств при них. В одном институте трудились около 7-8 тысяч «мозгов», то есть научных работников, ну и, конечно, простые трудящиеся, которые работали за станками. Я делал какие-то опытные образцы, потом перешел работать в институт.

— Вы работаете там до сих пор?
— Нет. Я был переведен на новое маленькое предприятие «ОПТЭКС», отпочковавшееся от того, гигантского. Оно занимается разработкой оптических приборов для спутников слежения, в основном это военные заказы. Там я и работаю с 1974 года.

— Как же Вас с такой сложной и ответственной работы отпускали в горы?
— Отпускали, с удовольствием отпускали. Я не считаю, что работа и спорт — это совсем не касающиеся друг друга вещи. Я в свои 72 года до сих пор выполняю микроскопную работу. Требуется совмещать кристаллы с точностью 1-2 микрона, их нужно закрепить, чтобы в космосе при тряске и других неблагоприятных условиях они оставались на своем месте.

— Итак, в 54 году Вы попали в альпинистскую секцию в институте, а когда состоялась первая экспедиция?
— Тогда была специальная альпинистская система, которая называлась школа. То есть человека готовили, как говорится, «от сохи». В самом институте была теоретическая подготовка. А потом желающим давали бесплатные путевки в горы, и там мы тренировались. Первая моя экспедиция состоялась, когда я еще не окончил «альпинистскую» школу, уже тогда меня пригласили поучаствовать в восхождении. Во-первых, я был здоровый, во-вторых, я был выносливый, и, в-третьих, с дисциплиной у меня тоже все было в порядке. Мы поехали на Тянь-Шань. Конечно, по сравнению с тем, что я ранее видел на Кавказе, Тянь-Шаньские горы очень впечатляли: такие высокие, такие сложные, такие молодые, с постоянными камнепадами. Это была уже гораздо более серьезная школа. Ну а потом закрутилось — команда ВЦСПС, сборная Союза… Дальше я уже «варился в собственном соку». Соревнования были различные. Нас тогда, конечно, за границу не выпускали, все мы были невыездными. Я очень быстро рос, становился и чемпионом Союза, и многократным чемпионом, и призером, вот так до сих пор и остаюсь. Когда появилась возможность выезжать за границу и я попал в Гималаи, то я совсем заболел новыми горами.

— Сколько у Вас наград?
— 7 золотых и 4 серебряных, а бронзовых — ни одной. Это только чемпионат Союза. А так, я отвел в кухне одну стену под все награды, которые у меня есть, но места не хватило.

— А любимая награда есть?
— Конечно. Например, та, что я получил на соревнованиях по возбеганию на Эльбрус. Еще награда за возбегание на 7-тысячник на Тянь-Шане. До сих пор мое время — лучшее. Это соревнование я выиграл в 1993 году.

— Как проходят подобные соревнования?
— Восхождение производится бегом, сначала вверх, а потом вниз, получается дистанция длиной примерно 23-25 километров. Когда меня впервые пригласили на подобное соревнование, скажу честно, я даже испугался — трасса проходила над пропастью. В этом виде соревнований очень важна тактика. Главное — правильно распределить свои силы, как на любой марафонской дистанции.

— А насколько это опасно — бегать по горам? Никто не получал серьезных травм?
— На такие соревнования приходят люди уже более-менее подготовленные. Просто так туда никого не пустят. Но рассчитывать все равно нужно только на себя.

— У Вас есть какой-то распорядок дня? Сколько приходится тренироваться, чтобы быть в форме?
— Есть так называемые «затишки» — щадящие периоды, как правило, после возвращения из гор домой. А перед соревнованиями нужно тренироваться — раз уж ты туда едешь, будь готов. Я бегаю, катаюсь на лыжах. Раньше участвовал во всех зеленоградских соревнованиях, но теперь их почти не стало.

— Зеленоградский полумарафон бегаете?
— Раньше бегал, сейчас уже нет. Один раз бежали мы сто километров — когда кольцевую дорогу построили. По ней и бежали. А вообще, когда из гор приезжаешь — ноги совсем другие, потому что в горах не те мышцы работают, которые для бега, а другие, которые тут не нужны. Они, ноги, более тонкие становятся после бега, тощие.

— Какое восхождение Вам запомнилось больше всего?
— Стена Коммунизма. Северная стена Чатына, пик Победы. Эверест, конечно. Проходить стены было очень интересно, ели, ночевали в висячем положении.

— И как, удавалось заснуть?
— Ну а куда денешься? Как у нас говорится, если тебе неудобно, если камень где-нибудь какой-нибудь мешает, значит, ты уже отдохнул, выспался.

— Вам засчитали, наконец-то, восхождение на Эверест*?
— Да вроде засчитали, но есть один человек, который сомневается. Но я не настолько старый, чтобы прекратить это дело.

*Примечание: весной 1999 года Борис Коршунов совершил восхождение на Эверест. В связи с кислородным голоданием на высоте свое восхождение он помнит плохо. Единственное доказательство покорения Эвереста — 3 предмета, которые Борис Степанович принес с вершины. Однако есть люди, считающие, что эти предметы он мог взять в палатках в лагерях других экспедиций.

— Насколько для Вас важно, чтобы засчитали это восхождение?
— Абсолютно не важно. Я всю жизнь занимался альпинизмом только для себя и очень много восхождений сделал в одиночку. Так я несу ответственность только за себя. В последнем восхождением — на Чо-Ойю — со мной вначале были двое, но они уехали, и в результате все равно остался я один. Бизнесмены, хлипкие люди. Один жалуется на горло, другой еще на что-то…

— Это было сложное восхождение?
— Технически не сложное, там только есть 4-5 крутых ледовых пятен, где уклон градусов 75.

— Холодно обычно «за бортом»?
— Когда как… Утром бывает довольно холодно. В среднем градусов 10-15 ниже нуля, это, например, на высоте 6400. А если 7,5-8 тысяч метров, то там, конечно, прохладнее.

— Получается, сейчас альпинистское снаряжение улучшилось, по сравнению с тем, что было в Союзе, а подготовка спортсменов ухудшилась?
— Материальное положение у многих улучшилось, им и хочется не ударить в грязь лицом, тоже в горы лезут, а опыта нет, сплошные дилетанты. Да и гор у нас теперь меньше, в России практически отсутствуют спортивные базы, где раньше готовили альпинистов.

— В горах попадали в реально опасные ситуации?
— Всякое бывало… Особенно на первых этапах, когда только учились. Оголтелые были, считали, что все можем. Ну и в результате попадали в лавины, обвалы. Например, 29 человек попало, 14 человек погибло; или 10 человек попало, 6 человек погибло, а нас только 4 человека осталось.

— И Вы после этого все равно шли в горы?
— Да, каждый такой кошмарный случай анализируешь и находишь уважительные причины, почему ты остался, а они ушли. Я каждый раз решал для себя, почему я выжил, у меня такая тетрадочка есть специальная, где я эти причины записывал. Так, как я это вижу. Помогало, чтобы продолжать. Сейчас, конечно, альпинизм совсем другой. Хотя в этом году, весной, один иностранец сорвался и пролетел 800 метров, причем он попал в трещину внизу. Все думали, что погиб, а он к утру вылез, весь в синяках и побитый. Это настоящее чудо.

— Смертность в горах высокая?
— Да. Иногда поднимаешься, а они лежат. В последнее время тел стало меньше, видимо, шерпы «чистят» склоны — толкают их куда-то вниз и все.

— Правда ли, что группа, которая идет в последний бросок на восхождение, может пройти мимо альпиниста, который идет с вершины, и он настолько ослаб, что умирает? Как вы считаете, это бесчеловечно?
— Такое действительно бывает, это уже писано-переписано в газетах. Здесь играют роль два фактора — во-первых, материальный, потому что экспедиция стоит дорого, и если ты остаешься помогать кому-то, то это значит, что ты не идешь наверх. И, во-вторых, у тебя может просто не хватить сил для того, чтобы помочь кому-то спуститься вниз, особенно если идешь без кислорода. Тут уже либо ты, либо он. В высоких горах Гималаев каждый сам за себя, нельзя рассчитывать на чью-либо помощь. Это особенность высоты.

— Расскажите, как Вы участвовали в испытаниях в институте медико-биологических проблем им. Газенко.
— Этот институт занимался проблемами скрытых резервов человеческого организма: есть ли они, и если есть, то у кого сколько. Я сотрудничал с ними с конца 50-х почти до развала Союза, то есть около 40 лет. Мне было очень интересно, на что способно мое тело, потому что думает у человека только голова, а все остальное — «скотина», и я хотел узнать больше об этой «скотине», на которой я езжу. Опыты проводились разные, например, я там сидел в барокамере, имитирующей высоту и 10, и 11, и 12 тысяч метров. Крутился на центрифуге, сидел в холодной воде. Главное условие было одно — все эксперименты проводились до «отключки», то есть до потери сознания.

— Это не опасно было для здоровья?
— Нет, мы всегда им доверяли, они доверяли нам. Были собраны люди, которые очень хорошо переносили экстремальные условия: холод, жару и т.д. Сначала испытуемыми были люди из авиации, летчики. Однако позже выяснилось, что самые выносливые не они, а те, кто активно занимается спортом.

— Какова была цель исследований?
— Все началось на заре космонавтики. Тогда уже знали, что есть невесомость, но многих вещей еще не знали. Воздействия, которые приходится переносить космонавтам, разные, и условия у них, как правило, неблагоприятные. Институт занимался исследованием проблем выживания космонавтов. Например, если корпус разгерметизируется, кто-то выживет, и сколько он сможет продержаться? Тогда во всех странах занимались чем-то похожим.

— Результаты этих экспериментов где-нибудь потом применялись или так и остались «в столе»?
— Благодаря этим экспериментам в космонавтике было разработано много приспособлений, костюмы всякие. Многие новые технические средства сначала обкатывались в барокамерах. Только в этом институте было выяснено, что человек не может жить без звука, если звуков нет, то он рождает их сам — то есть появляются слуховые галлюцинации. Очень много сил было потрачено на то, чтобы научить человека писать в невесомости, чтобы строчки получались ровные. Рассказывать об этом можно долго, лично я участвовал более чем в 50-ти опытах.

— Что Вы для себя открыли после этих опытов? Может быть, что-то неожиданное?
— Я знаю, что меня так просто не убьешь, что у меня запас довольно-таки приличный. Когда поднимался первый раз на Эверест, наглый был, думал: «Я ж на 12 тысячах сидел, чего ж тут-то, 9000 всего». Но там играет роль еще и личность человека. Когда кислорода не хватает, это такие страдания… сознание постепенно отключается.

— Вы сказали, что предпочитаете совершать восхождения в одиночку, почему?
— Это просто пришло с годами, потому что среди тех альпинистов, с которыми я сейчас хожу, уже не осталось ни одного из тех, с кем я ходил раньше. И даже в те года я начал понимать, что с молодежью идти мне гораздо сложнее. У них и отношение другое, и работу они не могут выполнять такую, как альпинисты советской школы. С годами человек постепенно понимает, что одному лучше. Ты сам себе доверяешь, ты сам себя тащишь, ты сам за себя несешь ответственность, ни на кого ее не переваливаешь. И понимаешь, что каждый шаг может стать последним, поэтому все время контролируешь то, что ты делаешь.

— В коммерческих восхождениях непрофессионалы идут до вершины вместе со всеми, или они идут отдельно?
— Им помогают шерпы, в контракте обычно подробно описано, что должен делать шерп, и это в конечном итоге сильно сказывается на стоимости поездки.

— Вы когда-нибудь пользовались их услугами?
— Нет, я сам себе шерп. Обычно мне достаточно того, что я могу унести. Шерпов я не знаю, я их и не хочу. А другие просто не верят в свои силы. И таблетки всякие я тоже считаю ненужными. Это «потусторонние силы».

— Какие эмоции Вы испытываете, когда достигаете вершины? В этот момент уже «дело сделано», или это только середина?
— Нет, это очень большая радость, что все наконец-то получилось. Это дикие мучения, особенно нехватка кислорода. Поэтому вниз спускаешься уже как на крыльях, ноги выше ушей и искры из глаз.

— Вы ходите без кислорода?
— Да, я всегда хожу без кислорода. Предпочитаю полагаться только на собственные силы. Хотя кислородное голодание очень сказывается на самочувствии. Когда я был на высоте 8200 м, у меня мысли зациклились, в голове стало прокручиваться одно и то же, как в калейдоскопе. И в последнем восхождении где-то после 7500 м та же история. Может, возраст уже.

— Сколько у Вас было удачных и неудачных восхождений на Эверест?
— Три неудачных и одно удачное. Но я хочу отметить, что очень часто на неудачных восхождениях получаешь столько, сколько никогда не получишь на удачных. И моральная, и физическая нагрузка могут быть очень большими: все эти отвесные склоны, жесткий лед, технически сложные участки, где каждый шаг дается с кровью…

— Можно сказать, что Эверест — Ваша цель? Или какая-то другая гора?
— Нет. Я сейчас не так рассуждаю, я сейчас еду, куда зовут. Для меня лишний раз поехать в горы — это радость. И страдания всякие при восхождении — это такое удовольствие, которое ни за какие деньги не купишь.

— У Вас есть друзья-альпинисты, с которыми Вы встречаетесь тут, внизу?
— Есть, с теми, которые до сих пор еще живы, мы собираемся, отмечаем праздники, дни рождения, ходим и к тем, кого с нами уже нет.

— Как Вы считаете, сейчас для начинающих альпинистов стало больше возможностей, по сравнению с советским временем, или нет? С одной стороны, снаряжение стало лучше, маршрутов стало больше, а с другой — стоимость высокая, и очень небольшое количество людей может себе позволить заниматься альпинизмом.
— Мне кажется, поездку на Кавказ, Тянь-Шань или Памир может осилить практически любой, если приложит усилия, чтобы накопить. Это стоит пару тысяч долларов. В Гималаи поехать, конечно, дороже, но это очень интересно и специфично. Там на каждом шагу культовые сооружения. В то время, когда мы еще по деревьям лазали, они уже строили потрясающе красивые города, храмы. Это обязательно нужно видеть.

— Вы ездите в горы за счет спонсоров?
— Да, в основном за счет людей, являющихся фанатами альпинизма.

— У Вас спортивная семья?
— Супруга занималась альпинизмом, и дочь, и зять, и семилетнюю внучку тоже недавно возили в горы. Она шла, как взрослые, не капризничала, терпела. Скоро родители ее еще повезут куда-нибудь.

— А Вы сами куда-нибудь собираетесь в ближайшее время?
— Собираюсь, но рассказывать пока не хочу, чтоб не сглазить, хоть я человек и не суеверный. Просто ничего точно еще не известно. Вот когда начну собираться, тогда и расскажу.

Беседовала Евгения Калинина
Фотографии из личного архива Бориса Коршунова